– А вы когда-нибудь знались с контрабандистами? – вступил в разговор Г. О. – Ну, в смысле водили с ними знакомство?

– Дак это ж как секрет выбалтывать, – подмигнул с хитрым видом старик.

И тут уж мы поняли: береговая охрана ошибалась, когда уверяла нас, будто контрабандистов больше не существует. Дело их живо по-прежнему, но храбрый старый мореход не выдаст своих товарищей незнакомцам, даже таким дружелюбным, как мы. Да и откуда ему было знать, насколько мы дружелюбны. Это требовало от нас особого разъяснения, и Освальд сказал:

– Мы обожаем контрабандистов. И ни словечком их никому не выдадим, если вы нам расскажете.

– Прежде уйма водилась здесь контрабанды, на этих самых вот берегах, когда отец мой мальчишкой был, – начал старый моряк. – А у того, который отцу моему приходился кузеном, папаша собственный контрабандой занялся. И так у него с этим делом заладилось хорошо, что он, денежками-то обзаведясь, порешил жениться. Тут-то те, кто с контрабандой боролся, прямиком в день свадьбы за ним и явились, с церковного порога схватили и в дуврскую тюрьму.

– Ой, бедная его жена! – воскликнула Элис. – И что же она потом делала?

– Да ничего не делала, – ответил бывалый мореход. – Женщинам не положено что-либо делать, пока им не скажут. У него с контрабандой ведь так успешно шло, что он упорным трудом скопил деньжат на трактир свой собственный. Вот там его жена и осталась. Сидит в ожидании муженька да постояльцев обихаживает. Потому как, знала его супружница, не из таковских он был, которые дозволяют тюрьме вставать поперёк своих целей в жизни. И вот минуло три недели со свадьбы, когда входит вдруг запылённый какой-то путник в «Звон колоколов». Таковская надпись была на вывеске этого самого заведения, смекаете?

И мы ответили:

– Смекаем. – А потом попросили: – Продолжайте. – И затаили дыхание.

– Пыльный он был, в густой бороде. И нашлёпка чёрная на одном глазу. И явился он, стало быть, когда никого, кроме неё, в трактире не находилось. «Здравствуйте, миссис, – сказывает. – Имеется у вас комната для тихого, доброго человека?» А она в ответ: «Не беру я мужчин на постой. Нечего мне с ними связываться». – «Ну уж со мной-то связаться вам полный резон, ежели не ошибаюсь», – возражает он ей. «Как бы не так», – стоит на своём она. «А вот как бы и так», – говорит ей он, руку к лицу подносит, нашлёпку срывает, бороду стягивает, целует хозяйку и хлопает по плечу. После она всегда говорила, что чуть было не померла, увидя, как из-под чёрной нашлёпки и бороды натурально явился законный супруг её.

И взяла она на постой этого личного своего мужчину. Вскорости он в этой своей бороде работать нанялся на ферму Аптона, а по ночам контрабанду возил. И цельный год, если не больше, никто не догадывался о его настоящей личности. Однако в конце концов всё же взяли голубчика.

– И что с ним стало? – спросили все мы.

– Дак помер, храни Господь наши души, – ответил старик. – Равно как всяк остальной, кто землю топтал в стародавние те времена. Все померли. И контрабандисты. И супротивники их. И знатных сословий люди. Каждый уже давно под маргаритками упокоился.

Нам стало очень грустно.

– А теперь-то есть контрабандисты? – торопливо поинтересовался Освальд.

– Не здесь, не здесь, – ещё более торопливо ответил ему старый моряк. – Даже не сумлевайтесь. Но знавал я одного молодого парня. Совсем молодого, голубоглазого. Там, – указал он вдаль. – Около Сандерленда. У него солидный кусок табака был завёрнут в старой рубашке и кой-чего ещё. И вот он на берег со всем этим сходит, а ему навстречу охрана береговая прыг-скок. У него в голове так и пронеслося: «Ну, кажись, мне кранты на сей раз». Это он, значит, про себя так подумал, а вслух говорит: «Ах, это ты, Джек! Мне-то сперва почудилось, бродяга какой-то». – «Что у тебя там, в узле?» – интересуется береговой Джек. «Бельё грязное да пара старых ботинок», – отвечает ему молодой да голубоглазый. «А не подсобить ли тебе донести?» – предлагает береговой охранник, полагая, что голубоглазый нипочём свою незаконную добычу из рук не выпустит. Но у молодого соображалка как надо работала, и он сам себе говорит: «Ежели не отдам, он точно меня прихватит, а коли отдам, может, и выпутаюсь». И протягивает ему свой узел, а береговому мнится, что раз спокойно отдал, значит чист, и, угрызнувшись совестью, что напраслину на человека возвёл, доволок старому бродяге куль прямо до дома его матери. Но это не здесь случилось. Не-не, – снова поторопился предупредить нас старый мореход.

Мне кажется, на языке у Доры уже вертелось недоумённое: «„Старому бродяге“? А мне казалось, вы говорили, что он молодой, с голубыми глазами».

Но вопрос её так и не прозвучал, потому что прямо перед нами возник человек из береговой охраны и весьма грубо потребовал проваливать прочь от лодки. Похоже, он чем-то был сильно раздосадован. Мы его раньше не видели, и на наших знакомцев из береговой охраны он совсем не походил. Наверное, охранял какой-то другой участок береговой линии. Старик принялся медленно привставать с лодки. И пока он примеривался длинными своими ногами, чтобы встать половчее на землю, охранник продолжал громким голосом разоряться.

В итоге старый моряк сказал охраннику, что тому было б совсем не грех обойтись без сильных выражений, и мы, очень сердитые, ушли.

По пути к деревне Элис, взяв старого морехода за руку, спросила, отчего этот береговой охранник такой противный.

– Да у них в головах всякие там представления, – принялся объяснять ей старик. – Начинают недоброе думать про самых наичестнейших людей. А всё оттого, что делать им нечего. Контрабандистов-то здесь больше нет. Вот этим береговым токмо одно и осталось, что к невинным цепляться.

Расстались мы с нашим новым знакомым очень тепло, и каждый из нас пожал ему руку. Коттедж его находился на самом краю деревни. А ещё выяснилось, что он держит свиней, и мы ушли только после того, как ими вдоволь полюбовались.

О неприятном береговом охраннике, смею думать, мы бы вскоре, вероятно, забыли, если бы он нам не стал неприятен вдвойне, когда вдруг появился во время нашей беседы с нашими собственными береговыми охранниками и начал к ним цепляться: зачем-де они пускают в эллинг свору проныр? Услышав такое, мы с безмолвным достоинством удалились, но ничего не забыли. И когда вечером легли спать, Освальд спросил у Дикки:

– Не кажется ли тебе, что